То ли весной, то ли почти год назад я прочитала "Норвежский лес". Мне и тогда сложно было сказать однозначно, понравилась ли мне эта книга, однако со временем в воспоминаниях она осталась теплой картиной. Если бы это было лекарство, выписываемое врачом, его назначали бы, если ты настолько устал, что можешь позволить себе некоторое время плыть по течению, предаться безысходности - но безысходности в роли вакцины, а не смертельной болезни.
Это книга, которую сложно охарактеризовать на краткий вопрос "а о чем это?". Это и есть то самое проползание дней мимо твоего окна, когда почти ничего не происходит, а потом оказывается, что многое изменилось бесповоротно и не спросив разрешения. И ты ничего не можешь сделать. Сложно охарактеризовать - поэтому я оставлю здесь только цитаты.
А еще в работе Миядзяки "Ветер крепчает" девушку зовут так же, как и у Мураками: Наоко. Хотя это навряд ли имеет значение.
А недавно прочтенные "Три товарища" Ремарка чем-то напомнили мне и "Норвежский лес", и "Ветер крепчает". Не спрашивайте, почему - это сложно было бы объяснить, хотя в целом возможно.
P.S. А еще мне очень понравилась Мидори.
"Все-таки странная вещь - память. Реально находясь там, я и внимания-то почти на эти картины не обращал. Не чувствовал я особых впечатлений от пейзажа и уж тем более никак не думал, что буду помнить его так ясно спустя 18 лет. Откровенно говоря, тогда мне все эти пейзажи были безразличны.
Я думал о себе, думал о прекрасной девушке, шагавшей тогда рядом со мной, думал о нас с ней. И опять о себе. В то время куда ни посмотришь, что ни почувствуешь, о чем ни подумаешь, в итоге все, как бумеранг, возвращалось к самому себе, такой это был возраст."
"- Не могу объяснить толком, - сказала она, вздохнув. - Последнее время постоянно такое случается. Хочу что-то сказать, а слова выходят только какие-то не те. Или просто не то что-то говорю, или совсем что-то противоположное. А пытаюсь поправиться, еще больше запутываюсь, в сторону ухожу, и тогда вообще не могу понять, что вначале сказать хотела. Как будто я на две половинки разделилась и бегаю то сама за собой, то сама от себя. Стоит в центре чего-то такая толстенная колонна, и вокруг нее я сама с собой в догонялки играю. И каждый раз самые нужные слова у меня другой, а я, которая тут, никак её догнать не могу."
"- Я утро больше всего люблю, - сказала Наоко. - Кажется, что все заново начинается. Поэтому к обеду мне грустно становится. Вечер больше всего не люблю. Каждый день с такими ощущениями и живу."
"- Все говорили, что она то ли умная слишком была, то ли книжек слишком много читала. Книжек она правда, кажется, много читала. Страх как много читала. Я после смерти сестры довольно многие из них читала выборочно, так они такие были грустные! Ну и были там пометки на полях, цветы где-то вложены... даже письмо от парня вложено где-то было. Так я плакала навзрыд.
Наоко некоторое время молча крутила камышиной.
- Она была из тех, кто со всем всегда сами справляются. Почти не было такого, чтобы она с кем-то советовалась или о помощи просила. Не от того, что какая-то особенно гордая была. Просто она, наверное, думала, что так и должно быть. И родители тоже к этому привыкли и считали, что за нее можно не беспокоиться. Я с сестрой постоянно о чем-то советовалась, и она, чему могла, всему-всему меня старалась научить, но сама ни с кем ничего не обсуждала. Со всем сама справлялась. Никогда из себя не выходила, никогда не показывала, что ей что-то не нравится. Честное слово, я не преувеличиваю."
"- Я всегда считала, что у меня неплохие способности к музыке, но эта девочка меня превосходила. Прямо жалко было её способностей. Ведь если бы в детстве она встретила хорошего преподавателя и получила систематическое образование, она могла бы подняться до приличного уровня. Но и из этого бы ничего не вышло. Она бы такого систематического обучения не вынесла. Есть на свете и такие люди. Люди, которые обладают замечательными способностями, но эти их способности рассыпаются в прах, потому что они не могут приложить достаточно усилий, чтобы свести их воедино. Я таких людей повидала много. Есть, к примеру, люди, которые весьма сложные вещи без запинки играют, один раз взглянув на ноты. И это притом на хорошем уровне. У меня ни за что так не получится. Но на этом и все. Дальше этого они шагнуть не могут. А почему? Потому что они не прилагают усилий. Потому что их способности не подкрепляются тренировкой, на которую тратились бы усилия. Они просто гробят свои способности. У них есть зачаточные способности, благодаря которым им с детства все неплохо удается и без усилий, все их хвалят без конца: молодец, молодец, и какие-то там усилия им кажутся ненужными и смешными. С пьесой, которую другой ребенок учит три недели, он справляется вполовину быстрее, учитель видит, что у ребенка хорошие способности, и тот переходит сразу к следующей ступени, и с ней тоже справляется вполовину быстрее других, идет дальше... В итоге, так и не узнав, что такое усилие, он пропускает какой-то элемент, необходимый для формирования человека, и проходит мимо. Это трагедия. Если разобраться, меня тоже в какой-то мере это коснулось, но, к счастью, мой учитель был очень строгим, и я все же чего-то достигла."
"В пол-шестого я закрыл книгу, вышел их кафе и по-простому поужинал. Тут мне подумалось, сколько же еще десятков, сколько сотен таких воскресений мне еще предстоит? "Тихое, мирное, одинокое воскресенье", сказал я вслух. ... Я не завожу пружину по воскресеньям."
"- Тебе в жизни страшно никогда не бывает? - спросил я.
- Слушай, я тоже не такой тупой, - сказал он. - Мне тоже в жизни, бывает, страшно становится. А как иначе? Но только я этого за аксиому принять не могу. Я иду, пока идется, используя сто процентов моих сил. Беру, что хочу, чего не хочу, не беру. Это и называется жить. Застряну где-то - тогда еще раз подумаю. Общество с неравными возможностями, с другой стороны, это общество, где ты можешь проявить свои способности.
- Как-то это чересчур эгоцентрично получается.
- Я зато не сижу и не жду, когда мне с неба что-то упадет. Я для этого все усилия прилагаю. Я усилий прилагаю больше тебя раз в десять.
- Это уж наверное, - согласился я.
- Я поэтому иногда вокруг оглядываюсь, и мне противно становится. Ну почему эти люди не прилагают усилий, почему не прилагают сил, а только ноют?
Я недоуменно посмотрел Нагасаве в лицо.
- А мне вот видится, что все люди вокруг вкалывают, как проклятые, не разгибаясь. Или я не так что-то вижу?
- Это не усилия, а просто работа, - коротко сказал Нагасава. - Я не про такие усилия говорю. Под усилиями я подразумеваю нечто более основательное и целенаправленное.
- Например, определиться с трудоустройством и со спокойной душой начать учить испанский?
- Да, вот именно! Я до весны испанский одолею. Английский, немецкий, французский уже выучил, итальянский доканчиваю. Без усилий, думаешь, это возможно?"
"- Ну, желаю удачи, - сказал Нагасава. - Всякое, наверное, будет, но ты мужик сильный, как-нибудь справишься, я в тебя верю. Совет один позволишь?
- Давай.
- Не сочувствуй самому себе, - сказал он. - Самим себе сочувствуют только примитивные люди.
- Запомню, - сказал я. Мы пожали друг другу руки и расстались. Он ушел в новый мир, я вернулся в свое болото."
"Эх, Кидзуки, подумал я. Я в отличие от тебя решил жить и решил, что буду жить правильно. Тебе тоже без сомнения было тяжело, но и мне ведь тяжело, честное слово. И это тоже из-за того, что ты умер и оставил Наоко.
Но я её ни за что не брошу. Я её люблю и я сильнее, чем она. И я стану еще сильнее, чем сейчас. И я повзрослею. Стану взрослым. Иначе нельзя. До сих пор мне хотелось оставаться таким же, как в семнадцать-восемнадцать лет. Но теперь я так не думаю. Я уже не подросток. Я чувствую такие вещи, как ответственность. Эх, Кидзуки, не тот я уже, каким был вместе с тобой. Мне уже двадцать лет. Так что я должен вносить плату за то, чтобы продолжать жить дальше."
"Провести апрель в одиночку было очень тоскливо. В апреле все вокруг казались счастливыми. Сбросив пальто, люди собирались где-нибудь на солнце и разговаривали, играли в мяч и любили друг друга.
А я был совсем один. И Наоко, и Мидори, и Нагасава - все удалились от меня. Сейчас мне некому было даже сказать "Привет". Я провел апрель в одиночестве, не в силах избавиться от этой тяжкой грусти.
Прошел апрель, пришел май, но май был еще суровее апреля. С наступлением мая я почувствовал, как моя душа сначала затрепетала и начала дрожать посреди все набиравшей силу весны. Это трепетание приходило в основном на закате дня. В нежных сумерках, овеянных тонким ароматом магнолии, моя душа ни с того, ни с сего разбухала, трепетала, дрожала и наполнялась болью. В такие моменты я неподвижно закрывал глаза и сжимал зубы. Я ждал, когда это пройдет. Спустя долгое время оно медленно проходило, оставляя после себя тупую боль.
В такие моменты я писал письма Наоко. В письмах ей я не писал ни о чем, кроме веселых, приятных и прекрасных вещей.
Запах травы, приятный весенний ветерок, свет луны, кино, которое я посмотрел недавно, песни, которые я люблю, книги, которые произвели на меня впечатление - лишь о таких вещах я писал ей. Мне самому становилось легче, когда я перечитывал такие письма. Даже думалось, надо же, в каком замечательном мире я живу."
"Когда умер Кидзуки, я усвоил одну вещь из его смерти. Я усвоил её как прописную истину. Или думал, что усвоил. Вот что это было:
'Смерть не находится на противоположном полюсе от жизни, а скрыта внутри самой жизни.'
Несомненно, это была истина. По мере того, как мы живем, мы одновременно растим и свою смерть. Но это была не более чем одна часть той истины, которой нам нельзя не знать.
Вот чему научила меня смерть Наоко. Никакие истины не могут излечить грусть от потери любимого человека.
Никакие истины, никакая душевность, никакая сила, никакая нежность не могут излечить эту грусть.
У нас нет другого пути, кроме как вволю отгрустить эту грусть и что-то из нее узнать, но никакое из этих полученных знаний не окажет никакой помощи при следующем столкновении с грустью, которого никак не ждешь."
"- А что письма - бумага, - сказал я. - Сожжешь из, а что в душе осталось, все равно останется, а что не осталось, все равно не останется, сколько их у себя не держи."
- А ты думай о жизни, как о корзине с печеньем.
Я слегка покачал головой и посмотрел ей в лицо.
- Я, наверное, глупый слишком, но иногда, бывает, не понимаю, о чем ты говоришь.
- Ну смотри, есть корзина, полная печенья, и в ней есть такое, какое тебе нравится и какое не нравится, так? Так что если сразу съесть те, которые тебе нравятся, то потом останутся только те, что ты не любишь. Когда мне тяжело, я всегда так думаю. Вот перетерплю, а потом легче будет. Жизнь, думаю, это корзина с печеньем.
Итак, Харуки Мураками, "Норвежский лес".
