Обратная связь

Так просто бывает. Иногда ты говоришь с прекрасными, сиятельными людьми о древних языках, а иногда сидишь на полу возле кофейного автомата, вытянув ноги, и ждёшь, когда телефон на зарядке выдаст хоть что-то оптимистичнее "двух процентов". Иногда ты видишь пророческие сны, зная, что сквозь тебя проходит нить мироздания, а иногда в больнице вжимаешь голову в плечи оттого, что все шагают туда-сюда и громко хлопают дверью.

Это бывает. Это в порядке. Это окей. Это всё разные грани тебя.

Мне тяжело находиться в православном храме (хотя если заглянуть с порога, можно увидеть город золотой и чудесных зверей). В католическом храме, напротив, свет сквозь витражи несёт в себе всё, что я только собиралась сказать. В протестантизме близость к Богу вообще достигается не молитвами, а упорным трудом, и успех в деле означает, что ты на правильном пути.

Мне нравится эта идея. Мне нравится выражать своё благочестие верной работой.

Оказывается, я невольно высказала подобный религиозный феномен несколько лет назад, в "кофейной трилогии":

"Нам говорят: обзавелись самомнением - 
Мнят, что выход найдут для целого поколения!
Достигают блаженства молитвами и терпением, 
А не так, как вы!
...Мы не слушаем.
И мы делаем все, что можем с предельным рвением,

Разогрев наши нервы до белого в снег каления."

Мой Бог не в храмах.

Мой Бог в свете и цвете, в том, что я слышу и вижу.

Последнее время мне часто снится умирание. Я узнаю о чьём-то умирании, я встречаю мёртвых, мёртвые приходят ко мне...  Но чаще я умираю сама - и продолжаю действовать и взаимодействовать как живая. Или оказываюсь в мире мёртвых и возвращаюсь - немного иной. И это не страшные сны, это просто то, что происходит, то, что бывает. Обычное дело. Всё это так недосказанно, неоднозначно, что кажется, будто ночами я правда хожу куда-то, куда нельзя. И самое главное - это ведь никак не проверить.

Я стараюсь следить, чтобы все мои ниточки были в порядке. Ниточки - то, что связывает тебя с этим миром. За что ты можешь здесь зацепиться. Хорошо, если их будет хотя бы несколько, банально - любовь, идея, друзья, учёба, перекус, когда устаёшь слишком сильно - хотя бы что-нибудь из перечисленного, кроме тебя самого. Я стараюсь, но иногда ниточки натянуты вовсе неравномерно, и тогда всё сложнее оставаться здесь и смотреть вещие сны, спасая миры.

Я не жалуюсь. Кто-то же должен, так пусть буду я.

Я вроде неплохо справляюсь.

Иногда, чтобы в твоей жизни всё выровнялось, чтобы форма пришла в гармонию с идеей и содержанием - нужно самому вернуться к своей идее. К несоразмерности, цельноплавленности выпавшего с Холмов.

Они возвращаются. Несоразмерность и целость. И мне это нравится.

Мне нравится быть заострённой, нравится, что моё Слово имеет значение, нравится в прямом и переносном смысле получать письма от Бога каждый раз, когда я прошу о связи.

И, хэй, я всё ещё считаю, что смысл в ниточках и в любви. В том, чтобы направляться к Богу в ученики - и преуспеть в этом. В том, чтобы учить древние языки, возвращаться сухим из потустороннего мира и смотреть вещие сны.

Дело тут не в понятности и уравновешенности.

Дело в том, как всё это работает.

А это работает.

Осень и королевы

Я всегда буду помнить свою восемнадцатилетнюю осень - первую взрослую осень в Академе, платоновскую рощу Академии.

Она никогда меня не отпустит. Возможно, многое ускользает из памяти, но я чувствую эту осень нутром; она застряла, стоит как кость поперёк горла, болит - но так плотно в тебе обосновалась, что учишься принимать, что эта кость останется здесь навечно, срастётся с твоими костьми.

Это была невероятно одинокая, прекрасная осень.
Это была осень на самом краю, на пределе.

Я делала всё, что от меня зависело - и даже больше. Я вставала одна, собиралась на учёбу одна, надевала платье, пальто, солнечные очки, шла на остановку, что в детстве казалась мне краем света... Дни были тёплые, будто это была не осень, а Машина Счастья Лео Ауфмана, которая своими чудными картинами заставит тебя плакать навзрыд и реветь пятилетней девочкой.

Я прыгала выше головы, смотрела дальше того, что вижу. Я топилась в работе - как деревенские девушки топились в прудах от несчастной любви и становились русалками. Когда мне хотелось есть, я пила кофе (и верила, что теперь смогу всё сделать лучше). Когда мне хотелось спать, я старалась выкладываться ещё больше (чтобы это сделало лучше меня саму).

Я была... такой молодой, такой одинокой, такой щемяще-прекрасной.
Я думала о Ней круглые сутки, топилась в любви, а не от любви, писала стихи каждый день - а иногда по нескольку в день. Мне было так невыразимо, так безысходно грустно - и так хорошо!..

Мне казалось, что всё на свете имеет значение. И всё имело значение. "Пахнет лошадью улица Ильича, город съедает осени саранча...". Я пропадала на учёбе с девяти до девяти, ходила на миллион дополнительных предметов (античная литература, история искусства, литературоведение) лишь потому, что они были так хороши, что я не могла их пропустить. Я уставала ужасно, катастрофически - так, что буквально касалась упругих стенок потустороннего мира. Я упорно изматывала себя - надеясь, наверно, что всё это для чего-нибудь нужно. Я верила, что небо милостиво лишь к тем, кто не знает пределов, чья единственная цель - сделать, успеть "всё или даже больше".

Это была самая лучшая осень.
Её не было рядом, чтобы чем-нибудь помешать моей любви и моему одиночеству.
Собственно, это и превратило Её из горькой, скандальной, "ничьей" женщины в Грустную королеву. Открыло двери и окна моему солнечному свету. И я открыла солнечному свету глаза. В моей голове Она, щурясь, подставила ему лицо...

"Ничто не повторяется дважды, моя милая".
Будущая осень никогда не станет такой, как предыдущая.
Такой, как моя самая сладкая осень, горчащая прелой листвой.
Такой, как жаркое увядание моей Королевы.

Вещи не повторяются дважды.

Я слышала, женщине, потерявшей нерождённого ребёнка, нужен год, чтобы отгрустить это. Чтобы отпустить до конца - намного больше, пожалуй, вся жизнь... Но чтобы отгрустить - год. Это связано с тем, что, ожидая его появления, она представляет его в каждом времени года. Смотреть на снег зимой, нюхать весенний воздух, улыбаться душному лету... Шуршать листьями осенью. Когда круг замыкается, становится лучше.

Любовь к моей королеве уходила так же.
Она сдавала крепости постепенно.
Я ждала, что всё закончится в феврале. Первые стихи к Ней были написаны в феврале.
Но я ошибалась. Ведь по-настоящему всё началось прошлым летом, после июня.
Тогда мы перестали видеться. Тогда стихи вырвались, вылились из моего сердца, как река выходит из берегов.
Эта река текла целый год.

Сберечь Её на краю света от увядания осени.
Пережить тысячу маленьких смертей от Её холода зимой.
Взмыть солнечным золотом в небо, к Её вершинам - весной.
Стать королевой лета и забыть Королеву Зимы.

Я отгрустила свою любовь и осталась целой.
И вот она, новая осень, и другая любовь, такая же вечная, такая же сильная - как с этими любовями оно и бывает. Жизнь продолжается, друг мой.

Жизнь продолжается...

Но я всегда буду помнить свою запредельную осень.

У Бога была мысль

Я буду смотреть, как поезд уходит в депо. Останавливается, открывает двери, закрывает двери, мигает красным, проходит мимо меня. Я - лишняя запчасть этого мира, незаконченная мысль бытия. Земная ось - на которой, возможно, всё держится, но которая не принимает участия в течении жизни. В центре, но со скованными руками.

Мне нет места ни в одном из температурных окон: я леденею в зиме, растекаюсь в лете и всегда, всегда связана, привязана к происходящему шестеренками раскалённой боли в моей голове. Я умею всё - но тем самым я не умею ничего. Я иду по бытию легко, не касаясь, скользя, не давая, как я говорила, тяжелым металлам повседневности налипнуть на мою бессмертную душу. Но может не запачкаешься - не вытянешь рыбку из пруда, не построишь Петербург из болота? (Хотя с Петербургом, кстати, вопрос открытый: а был ли смысл?).

Я ломаю себя, перекраиваю себя, стараясь - лучше! Но кому от этого холодно или горячо? Как белые перчатки интеллигенции не смогли удержать своего счастья в 1917, так мои глупые руки не только не могут удержать, но и не знают, за что хвататься.

Сейчас мне кажется, что я в чём-то фундаментально не права. Не в способе действия, не в совершённых выборах, но в целом - в идее. Идее меня и моём взгляде на вещи. Не мировоззрении, но каких-то деталях воззрения на мир и меня в нём. Впрочем, если идея (помянем Платона) даётся свыше, то могу ли я быть не права в ней? В моей ли это власти? Или идея меня, являясь безграничным простором для меня-совершенствования, является одновременно оковой - для совершенствования лишь в пределах меня?

Я сколько себя помню хотела домой. "Милый мой Боже, / я больше / совсем без тебя не могу". Хотела домой, как, наверное, тянется треснутая глиняная фигурка к полной материи - за дополнением, с молитвой на каждой трещинке: долепи меня, доработай! Бог мой платоновый, древнеегипетский, тростниковый, скажи мне хоть слово - зачем я такая и здесь?
Мне не хватает целости склеить мои расколы. Мне не хватает мудрости, чтобы знать - что со всем этим делать? С моей головной болью и сверх-переживанием Мира, с солнечным светом, магией и вещими снами...

Впрочем, возможно, я просто фея из страны Нетинебудет, вот и не знаю, как жить в этой реальности.

У Бога была мысль, но он её не закончил.

Мне нужно овладеть искусством кинцуги.

Метафоры головной боли

Я говорю, что дождь льёт, а она - что сеет. Я говорю: если сеет, тогда почему ничего не прорастает? Заранее знаю ответ. Она говорит: всё прорастает.
Всё прорастает.
Из моей головы цветочными взрывами прорастают тропические леса.
Московский торнадо вырос в моей голове, отбушевал в ней, и только после вышел наружу.

Однажды я говорила, что хочу написать заметку со всеми моими метафорами головной боли.
Может, пришло это время?...
Пришло это время.

Моя головная боль - мои треугольники. Синие, ярко-жёлтые, кислотно-розовые.
Моя головная боль - зияние посередине лба, "и вместо меня останется дырка в небе, или же дырка в земле..."
Моя головная боль - как нелюбовь (а нелюбовь - как чума). Тысячелетняя, Вавилоновым ядом пропитанная, вся нелюбовь, что есть в мире. Настоянная на изгнании, пленении, потере своей земли и разбиении младенцев о камень.
Неизмеримое сияние внутри меня электрическими волнами разбивается о ту оболочку, в которую заключено снаружи.
Видения Хильдегарды. Город золотой. Первый и второй сон Бананана.
Розовое масло, плывущее над Ершалаимом, калёным железом сжимающее виски Пятого прокуратора Иудеи. Нам велели осуждать его на литературе - за то, что поддался сиюминутной слабости. Но вы, доморощенные судьи, что вы можете знать о пилатовых головных болях?
Обоюдность и всепроникающесть. Всеощущение.
Гвозди, входящие в человеческую плоть.
Рассыпающаяся на составные Герника.
Экспрессионизм и экспрессия.
Говорят, у Кафки и Ницше тоже настолько болела голова.
Избыточность. Чрезмерность. Невыносимая тяжесть бытия.
Аристотелево страдание. Искупляющая вина, данная без спросу, заведомо, за то, чего я не совершала.
11 сентября.
"Горячие небоскрёбы в знойном мареве..."
Ссадины, о которых не знаешь, откуда взялись.
Тоска тростниковой флейты по целому тростнику. Суфизм.
Животные неестественно ярких расцветок в тропических лесах.
Чувство сопричастности со всем происходящим и мифологизация быта.
Самые вытянутые чувства под ломтиками неба.
Самые прекрасные слова.
Сократ и цикута.
Сны Терезы и иголки под ногти.
Бесконечные поезда метро на расстоянии двести тысяч лье под землёй.

...А потом тропический ливень уходит, и сияние становится не таким слепящим и резким.
Оно замолкает, утихает, уходит в норку, остаётся до следующего раза непотревоженным.
Я возвращаюсь на землю
и снова верю, что это зачем-нибудь нужно.

Помоги себе сам

Посмотри на неё в зеркало, Лиса. Встреться с ней взглядом. Она столько раз выручала тебя, столько раз спасала, вытаскивала из воды, бросала в воду, чтобы научить плавать... Единственный человек, который будет с тобой всю твою жизнь - только ты сам. И это не грустно и не трагично, а просто так, как должно быть.

Если честно, это вызывает скорее восхищение, а не печаль. Вот сейчас ты здесь, смотришь в зеркало (или смотришь в зеркало только метафорически, а на самом деле - пишешь заметку, что, в общем-то, одно и то же) - так вот, смотришь в зеркало, стоишь, никого не трогаешь... А сколько всего тебе пришлось пройти, чтобы оказаться здесь? Сколько раз ты смеялся, плакал, ревел, скулил, кусал локти, попадал в безвыходное положение - сколько раз тебе казалось, что вот как сейчас, вот настолько тяжело, непонятно, невозможно, неясно - еще никогда не было? А сейчас ты всё равно здесь. И значит (этот вывод диктуется хотя бы элементарными законами логики) - значит, все прошлые безвыходные ситуации прошли стороной: небеса разверзлись и схлопнулись снова, грозы пророкотали и укатились к себе домой.

Твое присутствие здесь - лучшее доказательство жизнеспособности и внутренней завершённости. Даже если в душе раздрай, если ты кажешься себе самым несовершенным существом на планете, твоё присутствие здесь - неоспоримо и значимо. Как скала, о которую разбивается даже цунами. Даже девятый вал. И сто девятый...

В жизни наверняка были моменты, когда ты был твёрдо уверен: ну всё, это уже однозначно конец! Когда было страшно, больно, стыдно, и непонятно, что делать дальше. Ты стоял, каменея от собственных бед, как жена Лота - и казалось, так будет всегда. Один бесконечный момент отчаяния, и ничего больше. Но это ведь в прошлом. А ты в настоящем. Как говорится, "здесь вам не там". И даже если в настоящем тоже происходит что-то не очень хорошее, оно всё равно будет в прошлом, а ты пойдёшь дальше.

Всем этим ты обязан одному-единственному человеку.
Когда ты стоишь, каменея, и твёрдо уверен, что это конец... приходит другая часть тебя и всё спасает. Этот момент всегда как в тумане, всегда божественно неуловим. Я имею в виду, легко сказать: "сначала всё было плохо, а потом я взяла себя в руки". Но как конкретно это "взятие" происходило? Что сказал этот волшебный ты номер два, что убедил тебя вновь перейти из небытия к бытию?
Никто не знает. Конечно, можно предположить, можно попробовать вспомнить, можно представить, что ты мог бы сказать. "Соберррись, тряпка!". Или "потерпи, солнце, ещё немного". Это неважно. Неважно, что было сказано - важно, что после этого было.

...А было чудо. Потому что переход из одного состояния в другое - это всегда немного магия. Немного воскресение, отчасти обряд инициации. Когда вместо "я не знаю, что с этим делать", ты решаешь сказать: "всё будет хорошо".
И делаешь что-то.
"Всё хорошо" необязательно происходит мгновенно. Иногда даже кажется, что конкретно сейчас ничего и не изменилось. Однако смысл тут в выборе (действие вместо отчаяния), в твоей неистраченной жизненной силе, что выражается в слове.

Может, это и не панацея, но вселяет уверенность. Может, и не во всякого - но лично в меня.
Я смотрю в зеркало и вижу Лису, которая вытащила меня из сотни концов света и тысячи передряг. И даже если нельзя привыкнуть к трудностям, к слабости, к боли - потому что это всегда как впервой - даже если нельзя привыкнуть, то, что ты у себя есть - само по себе достаточная гарантия того, что ты справишься с чем угодно.
Даже если не будешь знать, как.

Ученик Горы-чародея

Мне вчера снилась очень красивая легенда, в стиле Бажова или горских сказок (той же Ушбы).

Захотел один юноша научиться колдовать. И пришел из страны полей, где он жил, в страну могучего Горы-чародея. Гора-чародей был настолько силён, что никогда не показывался в облике человека - только раскатистый голос шел откуда-то из недр пологой горы. А еще, говорят, иногда чародей невидимкой гулял по окрестным лугам.

Гора-чародей взял юношу в ученики, и долгие годы раскатистый голос отдавал мальчику приказания. Сначала ученик только носил воду да толок в ступе травы, затем варил целебные отвары и настойки, а после творил амулеты и заклинания.
Вот прошли годы, и ученик решил, что научился всему, чему он хотел. Он пришел к Горе-чародею и сказал, что ему пора возвращаться домой.
- Хорошо, - сказал Гора-чародей. И дал ученику последнее задание.

Уходя от страны гор, должен был юноша, не оборачиваясь назад, посадить три поля цветов. Первое - маки, второе - дикие гвоздики, третье, васильки.
Отошел юноша от Горы-чародея на расстояние первого поля, остановился, махнул назад рукой с чудесным заклинанием - и выросли за его спиной алые маки.
Отошел юноша на расстояние второго поля, махнул рукой, не оборачиваясь - и выросли за его спиной полевые гвоздики.

Отошел юноша на расстояние третьего поля, махнул рукой, и начали прорастать за его спиной васильки... но так стосковался юноша по родной стороне полей, что не утерпел - и глянул одним глазком.
И тотчас же сам
обернулся маленьким
синим
васильком.

Как и другие ученики, что не смогли уйти от Горы-чародея.
Вот почему у подножия гор так много цветов.

Синусоида Одиссея

Я внезапно устала упиваться собственной экзальтированностью и одиссейством, временно вычла из себя сражение, заострённость, резисторы - 

- и ничего не осталось.

Если вычесть из меня Одиссея, останется только усталость.

Я внезапно почувствовала пренебрежение к своим старым играм - в героя-одиночку, в маленького неутомимого зверя...

Эта неделя была почему-то очень тяжелой.

Хотя не так много случалось ранних подъемов - раньше, чем солнце, - и преодолений - сильнее, чем соковыжималка.

Ничего особенного не происходило. Я не спасала мир, не совершала вселенских открытий, не сражалась с чудовищами. Почти не драматизировала.

И просто - хотела - покоя.

Сидеть, щуриться на солнце, чувствовать, как луч скользит по лицу. И чтобы обязательно трава вокруг высокая - да, обязательно трава! Потому что иначе и быть не может. Хочется сидеть и смотреть...

Сидеть и смотреть.

Сегодня был снег, я люблю его смотреть, а ходить его - не люблю. Вот идёшь, думаешь: бронетанковой походкой бронзового Петра Первого! Или, еще лучше: ррроковая женщщщина!! 

А получается пингвин.

И что бы ты ни думал, что бы ты ни включал у себя в плеере - все равно пингвин

получается.

...И ничего больше не получается.

Скоро 19, вообще-то.

Я не думаю о цифрах обычно.

То есть, по-моему, это ничего не меняет. Я не сильно обращаю внимание на подобные мелочи, потому что жизнь - это процесс, а твоя характеристика в этом (тем более, формальная) - уж точно второстепенна.

Зато нечётные числа интереснее чётных. Это такой же непреложный закон, как то, что в високосный год всегда случаются неприятные вещи (все ведь знают, что это непреложный закон?).

Чётные года - более устойчивые. Более стабильные. В них ты живешь на какой-то одной волне, на том, что ты уже понял и наработал. В нечётные годы, наоборот, разрабатываешь новую эмоционально-теоретическую базу. 

Наверное, это какой-то закономерный процесс. Как синусоида или что похуже.

Собственно, всё в этом мире немножечко синусоида... А то, что не синусоида - видимо, воробей. (Театр абсурда).

Надо бы начать составлять списки о том, чего я хочу, как говорится, по жизни.

Например, я хочу погладить живую альпаку. И выпить кофе на Эйфелевой башне, и стать хорошим писателем. 

И, может быть, жить долго и счастливо - но одиссея всё-таки интереснее, чем стремиться к комфорту.

Две черты гения

На мой взгляд, гений складывается в первую очередь из двух черт: из наблюдательности и безжалостности. Этими словами, кажется, можно обобщить все то, что я собирала по крупицам последнее время.

Что же эти черты представляют собой?

Начну с наблюдательности.
Наблюдательность есть ни что иное, как возведенная в абсолют способность Смотреть. Это - игра, которой научился у Седого Сфинкс: заходя в комнату, говоря с человеком, в движении или в покое - всегда обращай внимание на детали; совершенствуй и заостряй свой неспособный человеческий взор.

Я замечаю невероятное множество мелочей. Вернее, так: я всегда видела много, но с каждым годом моя способность смотреть становится только больше. К примеру, я замечаю все, что связано с солнечным светом (нежданная радуга на мраморных стенах, рассветы, закаты, лучи); вижу тысячу тонкостей, связанных с людьми и окружающим миром.
Наблюдательность - это уточненная фактами эмпатия. Или эмпатия, на деле, рождается из способности наблюдать, запрятанной в подсознании? Я стараюсь восстанавливать всю цепочку: увидев что-то - почувствовать; испытывая эмоцию - понять, что меня к ней привело. Мой склад характера идеален для исследований: я наблюдаю за мимикой и жестами как мультипликатор, познаю эстетизм как художник, облекаю в слова как поэт - даром, что обобщающее слово для меня сейчас "историк".

Нельзя наблюдать поверхностно, либо ты видишь все, либо - ничего. Я выбираю первое. Мой мир населен "фантастическими тварями", которые и не снились другим: солнечными лучами, совершенным сиянием мира в сплошном снегопаде, мимическими морщинами, интонациями бархатных голосов.
Без этого не существует творца. Ты ничего не создашь, если не увидел великого эстетизма созданных граней.
Я помню такой диалог из книги - по-моему, из воспоминаний кого-то серебрянновечного: 
- Удивительно, он был таким хорошим поэтом, но так плохо писал...
- Ничего удивительного! Эти совершенно не связано между собой; именно так чаще всего и бывает.
Иными словами, наблюдательность - это самое важное. Это - на первом месте.
Тогда как хорошо или плохо писать - дело техники и удачи. Это можно приобрести.

Мне кажется, я стану хорошим поэтом тогда, когда стану писать так же, как я умею смотреть.

Ну а вторая черта гения - это безжалостность.
"Будь безжалостным, если речь о совершенстве заходит" (Мария Давыдова). 

Эта идея, приходящая в разных формулировках, давно уже стала лейтмотивом в моих кругах. Высказал ли её кто-то первым, или мы собрались вместе, притянулись, как в молекулу - атомы, лишь потому, что рано или поздно мы должны были это для себя открыть?..
...Мне нравится иногда представлять, что у меня есть своя "Афинская школа". Этакое собрание мудрецов (даром, что большинству из нас нет и двадцати), которое исповедует одни истины, сохраняет одни картинки, вдохновляется теми же песнями, теми же мотивами и словами. Знай, куда смотреть - и ты увидишь, что идеи, как переходящее знамя, кочуют от одного из нас к другому, переплетаются, расцветают содержанием и облекаются в новые формы.
...Но это было лирическое отступление.

Гений складывается в первую очередь из двух черт.

Безжалостность - это перефразированная работа над собой. Невзирая на обстоятельства, преодолевая усталость и собственные слабости. Это - умение Встать и Идти, когда твоих сил хватает только на Взять и Умереть.
Это плеть-молния, которую держишь ты сам. В английском языке - "сделай или умри", а в русском - "умри, но сделай". Это показательно; я за второе; но то, что от меня зависит - это "делай, пока не умер", действуй на пределе своих возможностей, пока ты еще здесь.
Это твоя функция, твой вечный смысл. Если раб не работает, его секут плетью. Если ты стоишь на месте, твоя молния самым тяжелым наказанием хлещет тебя. Только ты сам имеешь право быть к себе настолько жестоким - никто другой просто не рискнет брать на себя такую ответственность и подобную тяжесть.

Я помню, что всегда была к себе строгой. Намного строже, чем позволяла - к другим.

Я помню, как это появилось впервые в осознанном виде. Мне тогда нужно было что-то сделать - хотелось сделать совершенно, хотя можно было вовсе не; взять себя в руки долгое время не получалось.
И тогда я сказала:
чтобы двигаться дальше, мы должны быть сильней своих слабостей. Ясно, Лиса?
Это было так просто и так очевидно.
Сила - в преодолении слабости. Безжалостность - в том, чтобы выбирать преодоление вместо комфорта.
Позднее эта идея свелась всего к трем словам, к моему лейтмотиву, молитве: "быть сильнее себя!" Категорический императив книжного персонажа, ежесекундно - лучшее, на что мы способны.
"Ковать металл - это ночи без сна и мозоли, это когда зима или весна, а тебе всё равно больно, потому что работаешь - над металлом и над собой..."

Так и живем.

Мне кажется, гений складывается в первую очередь из двух черт. И пресловутая гениальность - это не степень одарённости. Это способ мышления. Это выбор, в котором ты не сомневался.

↣↣↣
И когда надо мною небо клином расходится
и хочется
всю свою душу выплакать и умереть,
сердце рвется наружу и нервы колются,
я говорю себе:
хватит
себя
жалеть.

Двадцать одна тысяча войн

Они говорят, что мы не видели войны. Брешут! Мы видели столько войн, что им и не снилось. Первая мировая, Вторая мировая, малые империалистические, кровавые перевороты и бархатные революции - мы видели двадцать одну тысячу войн! Своими глазами, чужими глазами, в кинематографе, новостях, литературе, учебниках. Мы видели двадцать одну тысячу войн - и каждую проживали как свою собственную.

Они говорят: то, что не убивает, делает нас сильнее. Брешут! Делаем нас сильнее только мы сами. Огнём и мечом, мечом и оралом, каждым своим шагом и действием. Мы становимся сильнее каждый момент, в каждой точке земного шара. В вагоне, в маршрутке, в школьной столовой, у доски душного класса - в нас зреет великая сила!

Но нет сенсея, который помог бы нам её выпустить.
Нашим внутренним войнам нет соответствия. Нас никто не учил этим пользоваться. Нас никто не учил с этим жить.
И потому мы становимся сильнее - и это нас убивает.

Печали и ангелы

Знали бы вы, как все это грустно.
Нерожденные сёстры с лучшим на свете именем Алина, маленькие умирающие Анна, Маленький Принц, Матиуш и голодающие дети Африки; маленькие империалистические войны, от которых умирают маленькие дети голодающие с искореженными телами и душами... Неслучившаяся любовь - грустно, а случившаяся порою - еще грустнее; грустно черно-белое кино и поцарапанные пластинки, сломанные проигрыватели и "продаются детские ботиночки, неношеные".

Как там было - "некоторые слишком рано начинают печалиться".

В детстве для меня потому и важна была эта книга. Потому что Дуглас Сполдинг был той же породы, что и я. Мы с тобой одной крови!

Людей, похожих на себя, я встречала тогда только в историях.

Может быть, потому я и начала писать заметки. В седьмом, кажется, классе.

Потому что мне было одиноко, и я не придумала ничего лучше.

А сейчас выдыхаю и говорю: "фух, слава Богу. Слава всем лисьим духам, французским духам, летающему макаронному монстру и вождю Большое Движущееся Облако. Огромное спасибо им за то, что мне было тогда катастрофически одиноко!"

Потому что кто знает, как бы всё сложилось иначе. Мне даже страшно представить себе какую-то абстрактную Лису (или даже не Лису вовсе?), которая не любит слова, не пишет заметки, не учится на истфаке, а занимается чем-то совершенно иным.

А может быть, это "иначе" было бы не таким уж плохим. Я сидела бы, делала бы что-то другое и - кто знает? - может, была бы чертовски довольна жизнью.

Мы никогда этого не установим. Наука никогда не найдет ответа на этот вопрос.

Потому что у нас только одна жизнь, и мы не имеем никакой возможности хоть с чем-то её сравнить.

(Это к "Невыносимой легкости бытия" отсылка. Наверное.)

Еще я закончила перечитывать "Когда отдыхают ангелы". Это хорошая, синяя, грустная в конце книга, содержащая кучу непростых флешбеков на мою начальную школу. Потому что все было именно так. Потому что у всех всё бывает именно так? Потому что я обожаю Марсём и безраздельно её понимаю. Во многом. А в чем-то категорически с ней не согласна, потому что не люблю обобщений и потому что в детстве, наверно, была слишком сознательной и строгой. Иногда кажется, что более сознательной и строгой (неприступной, принципиальной), чем сейчас.

И всё-таки я чертовски люблю эту книгу.

А "Короля Матиуша" прочитала сама лет в 10, и мне странно знать о людях, которые не знают этой книги.

Возможно, мне стоит прекращать быть такой строгой - к другим, но в первую очередь к себе. К себе я всегда строже, чем к другим - непростительно, ужасающе строже. Но кто, если не я? И как жить иначе? Как достигнуть Великих Идеалов Человечества и иронично-прекрасных берегов?

Кажется, пора заканчивать историю. В комнате сияет добытая с таким трудом икеевская гирлянда, и, наверное, отражается в стеклах моих очков - даже ярче, чем в клавиатуре ноутбука. Как отражается в моей середине солнечный свет, несмотря на то, что его иногда не видно снаружи.

Жизнь никогда не была легкой, дорогая Лиса.

Но другой у тебя нет.

И ты знаешь, что на более легкую - не променяла бы.

верно?